Твердой поступью
72x102, 2018
ФЕДОР ПОМЕЛОВ. В ПОИСКАХ УТРАЧЕННОГО ВРЕМЕНИ
Художником в полном и окончательном смысле этого слова становится не тот, кто получил основательное художественное образование, ведет активную выставочную жизнь и даже успешно продает свои работы, а тот, кто что-то нашел, открыл, постоянно совершенствует заветную тему, собственный стиль, выразительный язык искусства. К таким мастерам можно отнести талантливого сорокачетырехлетнего художника Федора Помелова. У него и образование весьма завидное: учеба в художественном училище Памяти 1905 года, в Суриковском институте, где студенту особенно запомнились «уроки» Татьяны Григорьевны Назаренко, а по окончании – неоднократные стажировки в Монпелье и в Париже, благотворный воздух французской культуры и художественной среды.
На такой солидной образовательной базе и при редком трудолюбии и самоотдаче Федор Помелов проявил себя в разных видах и жанрах искусства. Он в основном одержим живописью, многое унаследовав от отца – прирожденного колориста Валентина Помелова, интересно и остро работает в графике, занимается керамикой, очевидно, получив этот дополнительный творческий «ген» от мамы – известной керамистки Иннесы Помеловой. Разрабатываемые художником жанры включают портрет, натюрморт, интерьер, пейзаж, в котором есть еще разнообразные поджанры. Вообще, широта, многослойность и всеохватность пейзажной тематики – основная творческая стихия Федора, в которой он находит всё новые мотивы, концепции, перспективы, но об этом ниже.
Малая родина художника – город Протвино Московской области и прилегающие к нему городские и сельские населенные пункты. Федора смело можно назвать художником-путешественником. Из российских городов и весей, где он побывал и от души поработал, можно начертить целую географическую карту или составить небольшой топонимический словарик. Это, прежде всего, родные и близкие города Протвино, Таруса, Серпухов. И, кроме сёл и деревень, большие и малые российские города – Нижний Новгород, Липецк, Курск, Смоленск, Вятка, Йошкар-Ола, Торжок, Коломна, Тверь, Вышний Волочек, Переславль-Залесский, Калязин, Удомля, Старица, Зубцов, Ржев, Малоярославец, Мстёра, Уржум, Боровск, Пущино, Обнинск… Да еще заповедные уголки нашей родины, нашей культуры – Михайловское, Поленово, Рябово, Прислониха.
Живопись Федора Помелова экспрессивна, без сбоев и расслаблений цвета и ритма. Мазок густой пастозный, нередко замечается участие мастихина и даже пальцев в создании рельефной поверхности холста. Живопись именно экспрессивная, а не экспрессионистичная, когда, следуя немецким канонам, современные художники ударяются в неоправданные деформации и непозволительные искажения образа, доходящие до неэстетичных, болезненных ощущений. Федору хватает здоровой красочной фактурности, традиционной логики цветовых и композиционных отношений. Гармония живописи сочетается у него с гармонией содержания, а четкий пульс полотну задает неожиданный мотив, своеобразная поэтическая интонация, счастливая находка в выборе объекта и, конечно, нетерпеливая жажда энергично и мощно освоить натуру, зарядить её своими бьющими через край ожиданиями и эмоциями, постоянным нетерпением сердца и мысли. Еще в начале пути художника Татьяна Назаренко прозорливо разглядела ростки и всходы этой пытливой и беспокойной натуры: «У Федора Помелова очень темпераментные работы. Его сильная сторона, это темперамент в живописи. Иногда, правда, его «захлестывает» и не удается сразу добиться того, что задумал. Вообще тонкий, очень чувствующий и думающий живописец».
Такую естественную и обнадеживающую оценку художник несомненно оправдал всем ходом своего дальнейшего развития, особенно в пейзаже и сопутствующих ему поисках. В российских городах и селах у Федора Помелова несколько притягательных тем: лирические картины природы и городской пейзаж, древнерусская архитектура и исторические памятники, старинные усадьбы и старые дома. Художник ищет и находит в каждом новом месте дома со своей интересной историей, с трогательным обликом преклонного возраста, с собственным лицом, которое волнует и завораживает почти как человеческое. Это с живым интересом и бережным любованием написанные, такие полотна как «Переславский двор», «Дом Утюг во Ржеве», «Пущино на Наре», «Наполеоновский дом в Малоярославце», «Старая школа в Зубцове», «Дом помещика Крестьянинова в Мстёре», «Кофейня в Уржуме», «Мельница на Протве», «Двор в Коломне», «Старый дом в Тарусе», «Дом А.Силина на ул.Спасская в Кирове». Все эти именные и безымянные дома, строения, здания обретают в полотнах Федора очевидную индивидуальность, тонко подмеченную характерность, какую-то прочную внутреннюю связь с духовным миром автора, его пристрастиями и увлечениями.
Именно пристрастность и увлеченность сформировали большую заветную тему художника, которой он занимается последние пять лет с неослабевающим интересом и редким энтузиазмом. Каталожно-предметно эту тему можно было бы описать так, к сожалению, неизбежно сужая и упрощая её; изображение старой сельскохозяйственной техники, бывших заводских и фабричных объектов, различных слесарных, столярных, приусадебных и огородных инструментов, приборов и станков, орудий труда, бытовой техники и, вообще, забытых вещей, предметов, вышедших из употребления, которые пронзительно и ярко характеризуют давно прошедшие времена, колорит эпохи, механизированную среду человеческого бытования.
По жанру это нечто промежуточное между натюрмортом, интерьером и пейзажем, который не только фон, но та неотъемлемая атмосфера, в которой когда-то существовала изображенная техника. Неслучайно, что даже в некоторых пейзажах – городских и сельских – автор не отворачивается от мешающих рассматривать основной пейзажный образ различных громоздящихся электроопор, покосившихся антенн, вязи проводов и коммуникаций, навязчивых вертикалей фонарных столбов. И как удачно, эффектно, пластично и композиционно расчетливо увязывает он лирическую часть картины и техническую, подчеркнуто конструктивную, предметность, это усиливает состояние в пейзаже, выявляет его связь со временем, с этими человеческими жилищами и церквушками, как в полотнах «Осенний день в Тарусе», «Дом в Малоярославце», «Мстёра», «Пейзаж со столбами», «Дождливый день в селе Добринка». Пейзажи с техникой условно можно назвать индустриальными. Но подобной индустрии уже нет в стране, и автор изображает эту устаревшую технику как памятник эпохе индустриализации, как железную плоть рабоче-крестьянского труда, энтузиазма строек и изобретений, более того, эры технического прогресса, которая сегодня подвергнута отрицанию и осмеянию.
Приезжая в различные российские города, Федор первым делом направляется на поиски своей «брутальной» натуры – изъеденных непогодой, бездействием и временем феррум-конструкций, останков разрушенных фабрик и элеваторов, вообще всяких следов, деталей, фрагментов давно состарившегося железа. И пишет он эти объекты и вещи в соответствующей брутальной манере, - грубо, неприглаженно, деловито. Его можно было бы назвать разборчивым и старательным оценщиком металлического утиля, если бы не глубокое эстетическое чувство познания и изображения этой «железной истории», если бы не концентрированная образность и ассоциативность этих картин. Такую манеру письма можно назвать, подхватывая аллюзии автора, своеобразным стилем рок музыки, что-то вроде «heavy metal».
А если серьезно, то название одной из композиций – «Отжившие свой век» - можно предпослать всему этому обширному и многообразному живописному циклу индустриальных пейзажей, «полуподвальных» или «складских» интерьеров и избыточно громоздких, вопиющих о своей ненужности и списанности, железных натюрмортов. Так, попав на родину Васнецовых, художник пишет характерную для него картину «Старое зернохранилище в селе Рябово»; оказавшись в Курске, создает полотно «Трактор-ветеран», вписав его в сложную, хаотичную конструкцию заводского корпуса; в Петушках его заинтересовала съёжившаяся от непогоды и старости ТЭЦ с ушедшим в прошлое лозунгом «Слава труду»; в Козмодемьянске его привлекает площадь с обшарпанным памятником Ленину – скорбная дань советской провинциальности, но без злой насмешки над «совком», а с неожиданным и даже неоправданным лиризмом и привычной уютностью мотива.
Среди любимых «инженерно-технических» объектов Ф.Помелова – элеватор и зернохранилище, уголок фотолюбителя и кинобудка, хоровод газовых баллонов и угрожающий интерьер зернодробильного цеха, допотопный самогонный аппарат и сверлильный станок, нагромождение шанцевого инструмента и стройный, нелепо-изысканный «памятник» швейной машинке…
Художник любит и бесконечно любуется всем этим, по его же словам, хламом примусов, самоваров, чайников, утюгов, граммофонов, ножовок, молотков, разбитых телефонных аппаратов и неспособных уже ничего двигать двигателей… И в этой «мусорной», неоднозначной тематике зрителя привлекают не только поэтический пассеизм и непосредственная ностальгия «в поисках утраченного времени», но и нечто сугубо формальное, чисто пластическое. Это, очевидно, безграничная возможность извлечь из железного лома, из напряженной технической среды, из редкой интерьерно-натюрмортной вещественности подлинную живописную экспрессию, подчеркнутую конструктивность образов, грубую и зримую фактуру, напрочь позабытую хайтеком и нано-технологиями 21 века. Причем, формальная масштабность замысла художника располагает здесь довольно скромными и непритязательными, хотя очень разнообразными, средствами. Автору достаточно в городах и сёлах своего пребывания целенаправленно любопытствовать по поводу складских подвалов и заброшенных цехов, свалок металлолома и частных «руин» и кладовок, которые есть в каждом хозяйстве «старых домов» и деревенских сараев.
Старый, заброшенный, отживший свой век – наиболее распространенные эпитеты названий работ Ф.Помелова и самые точные определения состояний пейзажа, натюрморта, интерьера. Поэзия руин, гармония хаоса, аромат старины и обветшалости, этого современного «трэша», создают неповторимый образ утраченного времени в таких полотнах, как «Колокольня в Ржеве», «Старая фабрика в Курске», «Коридор в старых мастерских», «Разрушенный храм в деревне Сытьково», «Церковь в Гостешево». Даже в своих французских и других зарубежных экспедициях художник не ориентируется на эффектные виды и узнаваемые достопримечательности, а находит милые сердцу окраины, дворики, опустевшие улочки и набережные, всё те же «старые дома», словно нашёптывающие пытливому исследователю свои житейские тайны и воспоминания юности. Совсем недавнее и очень сильное увлечение художника – открытый заново Серпухов с его выразительным рельефом, храмовым зодчеством, старой купеческой застройкой, с уютными сквериками и площадями и, конечно, со своим вкусом и абрисом старения, с патиной столетий и очевидным напором сегодняшней истории.
Углубляясь в избранную мастером тему, нельзя пройти мимо его внушительной портретной галереи. И она, в подавляющем большинстве, состоит из портретов немолодых людей, из отголосков и преломлений состоявшихся судеб, сложившихся биографий. Неслучайно Федор любит писать старших товарищей по ремеслу, порой малознакомых художников, встреченных в поездках, в домах творчества, среди коллег по областному союзу. В этих портретах автор стремится проникнуть в душевный и художественный мир модели. Часто это ему удается, и мы как хороших знакомых встречаем живописные изображения И.Рослякова, А.Щенникова, В.Губарева, В.Худякова, Н.Гурина, Ю.Махнёва, К.Александрова, В.Мейланда, А.Гораздина, В.Миронова… А еще целая графическая галерея остро схваченных, мастерски запечатленных собратьев по искусству. Здесь автор особенно внимателен, бережен, внутренне сосредоточен. Пусть даже иногда не удается найти естественное положение рук, драгоценный разворот «непозирующей» позы, нужное фоновое решение. Эта напряженная зависимость от натуры постепенно проходит, и мы видим прекрасные портреты молодых людей, ряд удачных автопортретов, умение преодолеть пиетет и обязательство буквального сходства перед «сложными» моделями.
Рука у Федора Помелова уверенная, зрение дотошное и проницательное, кругозор не замкнут лишь одной, хотя и достаточно глобальной, темой. Он пишет натюрморты по-разному мотивированные и отобранные, заключая в наблюдаемый предмет тонкое ощущение, созревшую мысль, внутренний опыт. В композиции «Мой парижский ужин» воплощены и внешние французские приметы, и отрезок собственной жизни, и какой-то неуловимый отблеск истории искусства, в натюрморте «Проросшая картошка» совмещены вечный мотив хлеба насущного и мелкая злоба дня в виде расстеленной газеты, в полотне «После игры» запечатлена любовь к шахматам (эту же тему высшей математики спорта автор решил в керамике), в мотиве с гильзами, штыком, пробитыми касками отозвалось «эхо войны», а в многофигурной композиции «Горшки и крынки» - всё тот же неутомимый интерес к быту человека, к сложной эстетике простых вещей.
Федор Помелов изображает многочисленные и разнообразные забытые вещи, устаревшие объекты, отжившие предметы, извлекая их из забвения, из утраченного времени, из подвалов и сусеков прошлой жизни и бережно ставя их на пьедестал искусства. Он возвращает их людям в виде экспрессивной, темпераментной живописи, в образах изменчивой материи и неизменного духа уходящих эпох, исчезающих реалий, обновляющихся поколений. Возможно, художник не видит в этой отслужившей человеку технике ничего уничижительного, непрезентабельного. И очевидно, здесь отсутствуют убийственная ирония, эстетский сарказм. Конечно, по сравнению с современными коллайдерами и гаджетами это «железо» представляет собой музейную древность. Но с этим железом люди совершали трудовые подвиги, поднимали и кормили страну, обихаживали родную землю, которая сегодня во многих местах напоминает ту же заброшенную за ненадобностью технику с полотен Федора Помелова.
Н.ИВАНОВ
Журнал «Юный художник» №10, октябрь 2018г.
Помелов Федор Валентинович
